Владимир Григорьевич Низьев

Летели мы с Тайваня в Японию на огромном Боинге, на 680 пассажиров, 10 кресел в ряд и 68 рядов.

На паспортный контроль, в Токио, была большая очередь и тут, среди прочих иностранцев выделялись трое. Они не были близкими друзьми, просто являлись «матерыми американцами», которые себя чувствуют легко и свободно в любой стране, оживленно беседовали, встречаясь на зигзагах очереди. В диалог включались и другие, «нормальные» соотечественники: молодая женщина, парень… Один из трех был урод, «инвалид детства». У него были сильно скрюченные ноги, которые он с трудом переставлял. Ехал он один, без сопровождения и тащил за собой обычную дорожную сумку на колесиках с выдвижной ручкой. Настроение у него было прекрасное. Он широко улыбался и активно участвовал в веселом разговоре. Второй был без очевидных физических недостатков, но выглядел наиболее странно. Небольшого роста, щуплый, сутуловатый. На нем была белая рубашка и белые туфли. Черные брюки, черный фрак, черная шляпа, черные очки. Длинные прямые черные волосы свисали с двух сторон лица ниже плеч. Зрелище жутковатое. Он, явно, это знает и всячески обыгрывает. В беседе с участием девушки он пошутил, употребив слово fuck, оттопырил свою задницу и раздвинул полы фрака сзади. Такая готовность к гомосексуальному контакту весело обсуждалась. Третий был высокий, стройный, крупный, накачанный, абсолютно лысый с козлиной бородой. Его фишкой было изображать каких-то зверей, кривя лицо и издавая нечленораздельные звуки. Это у него получалось, было видно, что на тренировки он потратил немало времени. Скучать в очереди не пришлось, и полчаса пролетели быстро.

Из аэропорта ехал автобусом, посадку в автобус организовывал молодой парень. Завершая ее, отвешивал типичный японский поклон: спина прямая, медленно наклоняется вперед, задерживается в нижней точке и возвращается в исходное положение. Совсем иначе, чем у нас в стародавние времена.

Номер в гостинице небольшой, но вполне комфортабельный. Удивительно, как много современному человеку нужно для «нормальной жизни». Смеситель в ванной немыслимо современный, новой конструкции. Унитаз – с пультом управления. В ванной лежит фен, три флакона с «кондиционером кожи», «жидкость и тоник для волос», подвесная система с жидким мылом, шампунем и кондиционером для волос. Там же есть и зубная щетка, паста, обычное мыло, тампончики для ковыряния в ушах, что-то еще. В комнате, естественно, кондиционер с пультом управления, встроенным в стену, у постели панель с радиоприемником и будильником, дистанционным выключателем общего света и прикроватной настольной лампы с плавной регулировкой. Есть электрический чайник, настольная лампа, телефон, холодильник с баром, телевизор с программами общего и кабельного телевидения. Включив, я сразу попал на откровенную порнуху. Что-то там по японски и было написано, то ли предупреждение, связанное с возрастом, то ли о том, что уж за это удовольствие надо платить. На столе стоит пара стаканчиков-полуфабрикатов с каким-то особым кофе, пара пакетиков чая. Завтрак платный, так что можно выбирать, стоит ли идти. Два варианта за 300 и 400 рублей. Все белье меняют ежедневно (постельное, пижама и четыре полотенца). Белье потрясающе белое, как им удается его не «застирывать», не знаю.

Здесь все дорого. Салат-полуфабрикат в магазине в 2-3 раза дороже, чем на Тайване. В магазине предлагали попробовать вина на вкус. Тут же стойка с батареей бутылок на продажу. Нас было много: я, Уеда, канадец, болгарин, китаец, секретарша. Цены за бутылку вина 500-1000 рублей. Естественно, на пробу наливают грамульку, я вообще отказался в знак протеста. При всем при этом очень уважительно раскланиваются. Банка пива – 70 рублей, красная икра 3000 за кг, дыня среднего размера — 1000, один банан – 40.

У профессора Уеды, директора Института, к которому я приехал, рука на привязи, повредил или сломал. Повел он нас в ресторан, прихватил толковую секретаршу. Она «все знает» и руководит заказом блюд, нас не спрашивая. В ресторане надо раззуваться и вроде как на полу сидеть. Столик приподнят над полом. Оказывается, сидеть на полу неудобно всем, так что теперь делают яму под столом, куда ноги можно ставить, и сидишь нормально. Дошло дело до тоста. Молодой китаец стал рассыпаться в комплиментах Уеде, за то, что тот его приютил, пригласил, пригрел, приголубил. Я «встрял» и добавил, что за «Уедину левую руку» (она подвязана), через паузу добавил «и за нашу правую руку тоже». Канадец, поняв суть, заржал. Дело в том, что по правую руку от меня сидела секретарша Уеды, с которой у меня установились теплые отношения. Она, в частности, мне сообщила, что она замужем за русским, он простужен, поэтому не пришел. Детей, как я понимаю, нет; сказала, что по возрасту поздно. Сколько ей лет понять трудно, но, наверное, далеко за тридцать, а может и немного за сорок. Рассказала, как сдавала на права. 50 часов теоретических занятий, 12 — вождение вообще и еще 12 — вождение по городу, потом экзамен. Стоит такое обучение 3000 долларов, причем гарантии, что получишь права, естественно, никто не дает.

Канадец – молодой специалист, с ним очень приятно обсуждать дела. Я же сильно подготовился, и ему со мной тоже интересно. Мой интерес был абстрактным, чем тут в принципе занимаются. Осмысленности и изящества немного, экспериментаторы, ведь.

Приехал сюда болгарин, прибыл на пару недель. (Это Саботинов, позднее избранный президентом болгарской академии наук). Судя по всему, важная персона, очень разговорчив. Рассказывает непрерывно, какой он умный и как ученый, и как организатор науки, где он побывал, с кем встречался, кого знает. Посещали с ним президента университета. Вручая визитку, опять став втолковывать, какие высокие должности он занимает. Болгарин стал рассказывать президенту о своих трех поездках в Японию, о встрече с принцессой, которая сейчас выходит замуж и теряет свой титул и о многом другом. Из вежливости, президент вначале стал задавать наводящие вопросы, потом все понял… Президент сказал, что сейчас занят и ждет его «в другой раз» для продолжения интересной беседы.

Купил карточку для телефонных звонков местных и международных. Оказалось, вставлять ее не нужно. Надо набирать цифровой код, который был под защитным покрытием и звонить. Учиться этому было трудно. Всего надо набрать около 30 цифр, три раза в нужных местах нажимать сетку, два раза ожидать тонового сигнала, сообразив, что частые короткие сигналы это не «занято», а как раз приглашение к продолжению.

Первый день моего визита в Японию завершился успешно, посещением ресторана. Но это была пятница и встал вопрос о субботе и восресенье. У самого Уеды бывает столько иностранных визитеров постоянно, что он стал подвязывать себе руку, чтобы на него не рассчитывали. Да и остальным, рангом пониже, визитеры, по-видимому, порядком поднадоели: хлопоты, время, расходы, так что никто российского гостеприимства «сопровождать и показывать» не выказал. Правда, болгарин потребовал сопровождающего для себя, упоминая, что ему еще предстоит посещение японской академии наук и встреча с президентом. Слушать болгарина целый день было бы невыносимо трудно и я не стал напрашиваться «за компанию». «Мой» канадец заявил о собственных планах на эти дни, и я оставался наедине с собой. Я попросил канадца дать совет, куда пойти, куда податься. Он мне дал инструкции, воспроизвожу по памяти в переводе на русский язык.

Недалеко от отеля есть станция Chofu. От нее надо ехать до станции Shinjuku.

Там пересесть на линию Chuo line (всего там не меньше 6 линий) и ехать до Ochanomizu.

Там опять пересесть на Sobu line и ехать до станции Asakusabashi.

Здесь пересесть на линию Asakusa line и ехать до Asakusa.

Тут уже можно погулять, посмотреть местный храм, сделать покупки.
Для остроты впечатлений надо возвращаться иначе.

Пройти к реке Sumida river, сесть на параход и плыть до Hinode.

Там сделать пересадку на другой параход и плыть до Odaiba.

Здесь перейти на станцию монорельса, линия Yuvi Kamome line и ехать до Shimbashi.

Там, естественно, пересесть на Yamanote line и ехать до Shinjuku.

Там уже легко, пересесть на линию Keio line и ехать до нашей станции Chofu.

Страсти к приключениям и впечатлениям у меня уже нет, но тут, почему-то, я решился и по этому маршруту проехал. Страшно устал, конечно, но интересно. Сделал много фотографий.

Однажды я уже почувствовал себя тут оскорбленным… У меня же есть теперь «пунктик», я хотел бы купить себе пиджак. Вот здесь пробежался по магазинам и первичным осмотром был очень удовлетворен. Как раз то, что надо. Много необычных по структуре материалов, широкая гамма мужских приглушенных цветов, по табличкам видно, что наличие двух параметров (размера и роста) они понимают.  Тут я решил разобраться с деньгами. На жизнь я еще на Тайване наменял, а вот на пиджаки явно не хватало. В нашем районе было много банкоматов, но договориться с ними я не смог. Обычно висит табличка с перечнем систем, которые банкомат обслуживает. Я насчитал около 70, но моей, Cirrus, не было. Съездил в центр, самостоятельно отыскал подходящий банкомат и снял небольшую сумму для пробы. Мои ожидания, насчет пиджаков были напрасными. Позвал продавца. Она сказала, что нужных размеров нет и стала усиленно отбивать мне извиняющие поклоны. Я был страшно зол на эту бессмысленную формальную показную вежливость. Мне нужен пиджак, совет, помощь, а не дурацкие поклоны. Цены тут были очень приемлемые, но, наверное, тутошние производители дешевой продукции не ориентируются на рослых иностранцев. А вот в больших супермаркетах цены запредельные и дешевых товаров там нет.

Встретил парня с девушкой, русские, из России. Только что приехали, из ученых… Парень небольшого роста, невзрачный, и одет невзрачно тоже. Из под пиджака почему-то сильно выглядывала рубаха навыпуск. На девушке были сапоги. С мехом на голенищах. Мех снаружи. Коричневый, искусственный. Я когда-то тоже чувствовал себя бомжом в Германии и Англии.

Приехал, профессор А. Каминский, из ФИАНА. На двери кабинета вывесили табличку с его именем. Это хорошо известный российский ученый по кристаллографии. Видел его книгу, изданную за рубежом. Оценить ее научное качество я не могу, но толстая, полная формул и таблиц. В любом случае труд титанический. Познакомился, поговорил. На мое бахвальство, насчет «частного» визита, заметил: «Разве это возможно в наше время?» Настороженно относится к нашему институту. Какая-то Шатура, где занимаются «СО₂ лазерами и их технологическими применениями». Смутно помнил директора. Смесь провинциальности, узкой, для академического института, тематики, неавторитетного в науке руководителя резко снижает шансы на серьезную фундаментальную науку. Я спросил про «возрождение науки в России». Оценивает пессимистично. Обещанная зарплата ученому 1000 долларов, вроде очень сложно обрастает условиями, совпадение которых весьма проблематично. Нынешнее правительство хочет, чтобы ученые «вибрировали, конкурировали и суетились», а не просто ждали увеличения пособия относительно беззаботного существования. Задача, действительно, бесконечно сложная, что делать с академией (в ее нынешнем виде) и что делать с «академиками», считающими ниже своего достоинства «выдавать на гора» практически значимую научную продукцию.

Каминскому за 70, но от «детской болезни» большого, глубоко уважающего себя ученого, он не освободился. Я помню, когда-то я выступал в МГУ со сложной и красивой работой. Слушать провинциала тамошним снобам было противно, и слушать сообщение до конца было не в их силах. Меня прервал на полуслове какой-то «профессор» со следующими словами: «Я понял, что Вы хотите сказать…» Далее излагал свою точку зрения, (совершенно не совпадающую с моей) и доказывал, что она не верна. Что-то похожее было и здесь. Дежурным образом Каминский поинтересовался кругом моих интересов, однако только упоминание о них вызывало у него немедленную негативно-уничижительную реакцию. Он этими вопросами не занимается, моих статей не читал, но мнение имеет типа, «все это от лукавого», интересного тут нет, и не может быть и так далее. Даже ссылка на публикацию в УФН не возымела действия. Он парировал домашней заготовкой, что Гинзбург (главный редактор журнала, Нобелевский лауреат) настолько большой ученый, что может себе позволить публиковать в своем журнале и сомнительные работы. Я как-то думал, что самые большие демагоги в мире это подкованные, образованные священнослужители. Пока он читает проповедь, он опирается на Библию, приводя массу исторических фактов, связанных с жизнью Иисуса. Если же слушатель вдруг не «просто верит», а встанет на позицию критического анализа этих приведенных фактов, он тут же получит высоквалифицированную философскую отповедь, очень казуистическую, резко уводящую от анализа фактов. С великим ученым иначе, но за большую жизнь у него в голове накопилось огромное количество философского мусора, баек, жизненных наблюдений, готовых оценок, ярлыков, мнений и даже псевдодоказательств. Этим багажом он уверенно владеет и оттого становится «интересным собеседником» и непревзойденным полемистом. На все у него найдется «философский» комментарий, жизненный пример, скорее всего, мало относящийся к делу, но абстрактно интересный и как бы поучительный. В таком поведении много самовлюбленности, желания блеснуть эрудицией и ораторским искусством. Перефразируя мысль Станиславского (тот говорил об искусстве), такие люди любят только себя в науке. Иначе им была бы интересна наука вообще, достижения в науке вообще, кем бы они ни были сделаны. В таком случае он бы сомневался, что «знает все», больше бы спрашивал, чем делал скоропалительные, безапеляционные и необоснованные заключения. А в отношении молодых, так и вообще, прежде всего, подбадривал и поддерживал, а не «давил своим авторитетом».  Поверхностные, неаргументированные суждения неинтересны в принципе. Мой возраст ведь тоже немалый, и не хотелось бы   быть таким же смешным и неуклюжим забиякой.

Изначальная позиция объективного и порядочного ученого обязательно должна быть великодушной и доброжелательной. Этого требует элементарная вежливость в общении с новым, совершенно неизвестным тебе человеком, коллегой. Прежде всего, такой человек сделает комплимент публикации в журнале высокого уровня, поинтересуется сутью работы. Все это приятно собеседнику и подчеркивает желание, действительно, объективно разобраться в сути дела. Именно на этом фоне уже можно «переходить в наступление», определяя границы применимости, выковыривая неточности и ошибки, определяя место среди других работ, «делая заключение» и «высказывая свое мнение». В подавляющем большинстве случаев все не так. Автор взахлеб и счастливо рассказывает о своей работе (он потратил месяцы и годы своей жизни и чего-то там добился), собеседник смотрит на него молча, хмуро, исподлобья. И тут же переходит к активному оппонированию, совсем не разделяя счастья и восторженности автора.

Каминский очень гордится придуманным им советом для молодых теоретиков. «Чтобы теория была привлекательна, юбочка должна быть выше колен». Немного удивился, что я быстро понял суть этой формулы, и ему нет необходимости ее детально мне растолковывать. Понятно, что речь идет о какой-то «презентабельности» теоретического результата, его понятности не только для узких специалистов, но, скажем, и для экспериментаторов, для тех, кто принимает решение по финансированию проектов. Надо не только «иметь» хорошую теорию, но и «уметь ее показать, представить».

Появился Дима Кузнецов, муж Shoko. Теперь вот и с ним начались бесконечные разговоры. Я не знаю его истинного положения в институте, но вроде как матерый теоретик. Я рассказал ему о своей научной мечте. Он возразил, что на этом пути успеха не может быть и стал это доказывать словами, которые я и не понимаю, и никогда не слышал, типа, «теорема о сохранении конфорных токов». Я же, все-таки, экспериментатор по образованию и любитель теоретик. Не понимаю, о чем это он. Более того, совсем и неуверен, что он прав. Когда глубоко понимают сложные вещи, умеют это объяснить и простыми словами. Он же не выходил из рамок формализма неизвестных мне теорем и терминов. На следующий день я ему возразил, намекая что под эту теорему моя мечта не подпадает. Он часто плохо слушает, не вникал и сейчас. Повторив старые свои утверждения, добавил, что он недооценивал значение этой теоремы (про конформные токи), им лично сформулированной, поэтому ее еще и не опубликовал. Но если я желаю включиться в процедуру определения границ применимости этой теоремы, то он не против моего соавторства. На это я ему ответил, что еще не «поставил на ноги своего ребенка» (я имел в виду свою научную мечту), поэтому не могу пока усыновлять чужого, да еще и агрессивно настроенного к моему родному. Его самого к публикации подбодрил, заметив, что и у меня бы появился задор доказать обратное, а то я над своей мечтой работаю слишком вяло.

В отношении моих достижении, о которых я рассказывал, он занял позицию очень формального интереса, уточняющих вопросов и критического анализа. «Напрасно Вы критикуете Кирхгофа», «Кирхгоф не плох», «Каковы рамки применимости Вашего подхода?», «Где практически можно применить Вашу теорию». В целом он мужик вполне нормальный, но здоровая ревность к хорошим чужим результатам, граничащая с недоброжелательностью, это очень частый недостаток в среде научных работников. «Видя его насквозь», (что он многое понимает и сам, но просто «валяет дурака») я раздражался. Не все тонкости нашего дела могут быть разложены по полочкам. Даже если это и возможно, это нерационально. Дурак, как говорится, все равно не поймет, а ученым, на которых сориентирована работа, все там толково растолковано. Очевидно же, что неким критерием логической завершенности работы является ее публикабельность в Physical Review. Конечно, он это хорошо знает, но своими вопросами и советами смело ставит себя выше этого формального признака. По делу он не прав хотя бы потому, что по настоящему принципиальный и объективный человек не будет занимать сколько нибудь решительной позиции не прочитав статьи. Он статью не читал! Полемист я неплохой и горячо ему говорил, что заставить его пользоваться этой теорией не могу, если ему Кирхгоф так дорог и мил (в этом вопросе он заведомо не прав), но не будет же он настаивать на том, что и для всех остальных современных ученых Кирхгоф достаточен. Он сделал паузу и рассказал анекдот. Какой-то мужик пришел в парикмахерскую и громко скандалил, требуя, в частности, хозяина. Вышел хозяин и вступил с ним в диалог. «Я вижу, Вы чем-то расстроены?» «Да, я расстроен?» «А чем, позвольте узнать?» «Да всем?» «Но почему Вы, в таком случае, пришли именно сюда, в мою парикмахерскую?». Я в долгу не остался и рассказал свой.

В Одессе на бракоразводном процессе судья спросил мужа, почему он настаивает на разводе. Тот ответил в том духе, что «она меня не удовлетворяет». После повисшей паузы, кто-то из зала возмутился: «Всю Одессу удовлетворяет, а его нет». Дима оценил анекдот, так мы с ним поквитались.

В конце концов, он «достал свой камень из-за пазухи», показал оттиск своей статьи в журнале Physical Review тоже. Я полистал, отметил вслух, что напечатана тоже в этом году, тоже в апреле, как и наша, у них тоже два соавтора и даже количество страниц совпадает. Прослушав мои наблюдения, Дима заметил, что серия разная. У них статья вышла а «А», а у нас в «Е». Я тут же демонстративно признал, что их серия «круче»… На самом деле, по сериям разделены направления в физике, типа, оптика, механика и т.д. Дима, конечно, это хорошо знает, но промолчал.

Уже на Тайване, полистав работы Димы, я понял причину «агрессивно-оппонирующего» его поведения. Одна из его любимых тем, по которой у него есть хорошие, высокого уровня публикации, основана на скалярной теории дифракции Кирхгофа. Наша же теория «катит бочку» именно на Кирхгофа, разрушает фундамент, на котором стоят такого рода теории. Поэтому Кузнецов вынужден «близко к сердцу» принимать все выпады в отношении Кирхгофа. Дима почувствовал, как «почва уходит из под ног». Конечно, он «не виноват». Строил фундамент из того материала, который был в наличии. Но теперь, при переосмыслении базовых позиций, его работы выглядят более ограниченными, чем хотелось бы. Теперь надо бы все эти работы переписать, взяв нашу теорию за базовую. Но смириться с этим трудно, противно из-за ревностного куража: «кто умнее». Переписывать свои работы, значит признать свою неправоту (неточность, недостаточность) и справедливость нашего подхода. Интересно, что перед «ними» маячит и такая странная и неприятная перспектива, что мы и сами могли бы переписать их работы на правильном базисе, естественно, ссылаясь на «первоисточники», с детальным обсуждением их недостатков. К такому финту мы еще не готовы.

Дима сказал, что ездил в Россию и его поразило то, что там все «задаром», гораздо дешевле, чем в Японии. Мы как-то обедали с ним и его женой. Она сказала, что Дима любит спорт, а она только любит выпить. Дима подтвердил, что она в этом не любитель, а профессионал.

Сегодня в последний день бродил по магазинам. Я так увлекся покупками, что забыл про автобус до аэропорта. Поужинал «в режиме экономии», а добирался в аэропорт «на перекладных», поездом, с 3-4 пересадками. Это значительно дешевле, чем прямым автобусом, так что и поел, и сувениров прикупил в аэропорту.

Слева направо: канадец, Жан-Франсуа, профессор Уеда, и я.